Мое путешествие в мир духовных традиций. Об основополагающем родстве вероисповеданий

Об издании:

Фонд содействия сохранению культурных и философских традиций тибетского буддизма «СОХРАНИМ ТИБЕТ» под духовным руководством Тэло Тулку Ринпоче предлагает вашему вниманию программную книгу Его Святейшества Далай-ламы, ставшую воплощением одного из двух главных обязательств духовного лидера ‒ содействовать межконфессиональному согласию в современном мире. Его Святейшество Далай-лама предлагает читателю глубоко личное осмысление четырех ведущих вероисповеданий мира ‒ христианства, ислама, индуизма и иудаизма, которому немало содействовали его встречи с лучшими представителями каждой из конфессий, живым примером доказывавшие действенность собственной духовной традиции.

Аннотация книги

Его Святейшество Далай-лама XIV приглашает читателей вместе с ним совершить духовное путешествие в мир крупнейших религиозных традиций, чтобы обнаружить их основополагающее родство. Не утверждая, что все религии суть одно и то же, тибетский духовный лидер предлагает тем не менее посмотреть на присущие им всем общие черты. В попытке ответить на одни и те же извечные вопросы все крупные религии мира обращаются к состраданию как к главному способу сделать жизнь человека счастливой и исполненной смысла. Приняв этот факт, мы сможем по достоинству оценить значение различных духовных традиций, проникнуться к ним искренним уважением. Для этого нет необходимости становиться приверженцем того или иного религиозного учения, достаточно осознать базовую общность человеческой природы всех живущих на Земле людей. Исследуя тему межрелигиозной гармонии, ставшую одной из главных в его жизни и представляющую огромную важность для всего современного мира, Далай-лама предлагает в книге «Мое путешествие в мир духовных традиций» позитивный и вместе с тем реалистичный взгляд на будущее человечества.

Приобрести книгу по льготным ценам можно в буддийских интернет-магазинах:

в буддийском интернет-магазине dharma.ru
в интернет-магазине издательства «Нартанг»

При оптовых заказах (от 100 экз.) просьба обращаться к издателям по адресу: russia@savetibet.ru


Предлагаем вашему вниманию первую главу книги «Прощание с комфортной жизнью», в которой Его Святейшество Далай-лама рассказывает о своих первых впечатлениях от знакомства с представителями других вероисповеданий:

1956 год – первое соприкосновение с другими религиями

Во времена моего детства и юности, проведенных в Тибете, особенно начиная с пятнадцати лет, когда я всерьез погрузился в изучение классической буддийской философии и практики, мне представлялось, что буддизм – это лучшая из религий. На мой взгляд, в мире просто не могло быть другой духовной традиции, способной сравниться с буддизмом по глубине, утонченности и вдохновляющей силе. Другие религии в лучшем случае виделись мне чем-то обыкновенным. Оглядываясь назад, я испытываю неловкость за собственную наивность, пусть даже то было мнение подростка, с головой погруженного в религиозную традицию, унаследованную им от предков. Конечно, я что-то знал о существовании великой мировой религии под названием христианство, в которой путь к спасению людей лежит через жертву Спасителя, Иисуса Христа. Еще ребенком я слышал рассказы о том, как в XVII веке несколько христианских священников основали миссию в Западном Тибете. Кроме того, в Лхасе более четырехсот лет назад была создана небольшая община тибетских мусульман, просуществовавшая вплоть до наших дней. Что касается индуистов и джайнов, последователей двух других крупных религий, зародившихся в Индии, то я был убежден, что философские доводы классиков тибетской буддийской мысли, опровергающие постулаты этих учений, еще столетия назад наглядно продемонстрировали превосходство буддийской веры.

Излишне говорить, что сохранять подобную наивность я мог лишь до тех пор, пока был лишен каких-либо прямых контактов с другими мировыми религиозными традициями. Моя первая непосредственная встреча с настоящим последователем индуизма произошла, когда я был еще ребенком: в один прекрасный день во дворец Потала явился садху, индийский святой, со спутанными волосами и белыми полосками на лбу, нарисованными пеплом. Он выкрикивал: «Далай-лама, Далай-лама!» и, казалось, хотел увидеть меня. Конечно же, он не говорил по-тибетски, а никто из находившихся поблизости не знал ни слова на хинди. В образовавшейся сумятице помощники, телохранители и прочие люди вокруг меня пытались его остановить. Никто не имел ни малейшего представления о том, кто этот человек, зачем он пришел и какова его религиозная принадлежность. Поворотный момент в истории моих контактов с представителями других религий настал в 1956 году, когда мне впервые выпала возможность посетить Индию. На то время единственной страной, в которой я побывал, был Китай, как раз переживавший самый разгар коммунизма.

В Индию меня официально пригласили наследный принц Сиккима как полномочный президент «Общества Махабодхи» и специальный комитет, созданный индийским правительством для организации официальных мероприятий, посвященных 2500-й годовщине со дня смерти Будды – его ухода в паринирвану. В той исторической поездке принимал участие и мой духовный собрат, покойный ныне Панчен-лама (впоследствии ему пришлось перенести немало страданий от захвативших Тибет китайцев, но, несмотря ни на что, он очень много делал для тибетского народа вплоть до своей скоропостижной смерти в 1986 году). За более чем три месяца, проведенных в этой стране, мне посчастливилось встретиться с большим числом людей из самых разных слоев общества, приверженцами различных религиозных убеждений. Президент Раджендра Прасад несколько раз любезно удостоил меня обстоятельной беседы. Уважаемый ученый-юрист, первый президент Индии был также глубоко верующим человеком и очень серьезно относился к исторической роли своей страны как родины великих мировых религий. Его отличали удивительная скромность и гуманизм, и в его обществе я чувствовал, что рядом со мной поистине духовный человек, посвятивший свою жизнь идеалу бескорыстного служения. Вице-президентом в то время был Сарвепалли Радхакришнан, известный в Индии специалист в области философии и религии. Беседа с ним была истинным интеллектуальным пиршеством. Благодаря знакомству с президентом и вице-президентом, а также с премьер-министром пандитой Джавахарлалом Неру я испытал такое чувство, словно стал ближе к великому Махатме Ганди, которого мы, тибетцы, называли в то время «Ганди махараджа» (буквально «великий царь Ганди»).

Его Святейшество Далай-лама и ачарья Шри Махашараман перед началом встречи
представителей разных духовных традиций. Дели, Индия.
20 сентября 2014 г. Фото: Тензин Чойджор (офис ЕСДЛ)

Одна встреча произвела на меня неизгладимое впечатление. Это был неожиданный визит пожилого джайнского наставника, который пришел повидать меня со своим помощником-монахом. Я отчетливо помню, насколько меня поразил аскетизм моих посетителей. Как я узнал впоследствии, одним из правил их повседневной жизни было всегда сидеть на жестком, а не на мягких подушках. Но в гостинице для официальных лиц, где проходила наша встреча, практически невозможно было найти стул или кресло без мягкой обивки. В итоге монахи сели на кофейный столик. У нас состоялся обстоятельный разговор о сходствах буддизма и джайнизма, которые историки часто называют религиями-близнецами. Наконец-то, впервые в жизни, я собственными глазами видел настоящего практикующего джайну, чье изложение собственной религиозной традиции так мало походило на характеристику джайнских воззрений, содержавшуюся в философских сочинениях и опровергающей их доводы полемике, которые я изучал в юности!

После завершения официальных мероприятий по случаю годовщины паринирваны Будды я смог отправиться в паломничество к древним святым местам буддизма и прежде всего в Бодхгаю, где Будда достиг пробуждения; Лумбини, где он родился; и Сарнатх близ Варанаси, где он произнес свою первую проповедь о Четырех благородных истинах. Оказавшись перед священной ступой в Бодхгае и перед деревом Бодхи, прямым потомком того самого дерева, под которым Будда достиг пробуждения более 2500 лет назад, я не мог сдержать слез. Это священное место почитают буддисты всего мира – в Тибете даже существовал обычай изготавливать миниатюрные копии ступы в Бодхгае и поклоняться им. В своей первой автобиографии, написанной в Индии вскоре после ухода в изгнание, я так описывал чувства, которые испытал, впервые увидев ступу в Бодхгае:

«С самой ранней юности я много думал и мечтал об этом путешествии. И вот наконец я стоял в этом священном месте и явственно ощущал присутствие святого человека, достигшего махапаринирваны, высшей нирваны, и нашедшего путь к спасению для всего человечества. Пылкое религиозное чувство наполняло мое сердце, я был ошеломлен непосредственным соприкосновением с божественной силой, сокрытой в каждом из нас».

Во время паломничества по буддийским местам в Центральной Индии мне посчастливилось стать свидетелем поистине исторического события. В Раджгире, где, как считается в нашей традиции, было впервые преподано учение о совершенной мудрости, столь дорогое сердцу каждого практикующего буддизм махаяны, в красочном шатре состоялась торжественная церемония. Премьер-министр Неру прибыл, чтобы от лица индийского народа официально принять дар, преподнесенный тогдашним китайским премьером Чжоу Эньлаем. То была священная буддийская реликвия, которую, как мне рассказали, в VII веке привез из Индии в Китай знаменитый китайский паломник Сюань Цзан, и теперь она возвращалась на родину. Для меня было большой честью присутствовать на этой церемонии, которую в Тибете назвали бы ташипа, или благоприятное событие. Неру тогда был обеспокоен тем, что у сопровождавших меня тибетских официальных лиц не было единого мнения. Одни советовали мне оставаться в Индии до тех пор, пока политическая ситуация в Тибете не станет менее напряженной, в то время как другие настаивали на моем возвращении для проведения переговоров с коммунистическим руководством Китая.

Тогда же, во время поездки по Индии, побывал я и в знаменитых Слоновьих пещерах, священном для индуистской традиции месте, имеющем важное историческое значение. В пещерах этого храмового комплекса, расположенного на острове неподалеку от Мумбай (Бомбея) и датируемого приблизительно IX веком нашей эры, находится множество прекрасных барельефов важнейших божеств индуистского пантеона. Центральное изображение – трехликий Шива шестиметровой высоты, чьи три лика, как я узнал, символизируют три разные, однако связанные между собой ипостаси этого божества: правая голова с чувственным лицом изображает Шиву как создателя мира, левая голова с гневным лицом – Шиву-разрушителя, тогда как центральная голова со спокойным лицом – Шиву-хранителя Вселенной.

Для меня как последователя тибетского буддизма, традиции, которая гордится непрерывной линией преемственности, идущей от древнеиндийского монастыря Наланда с его непревзойденным религиозным и философским наследием, посещение места, где в свое время находился этот славный центр буддийской мысли, стало поистине незабываемым и волнующим событием. Именно отсюда вышли величайшие наставники, чьи работы тщательно изучают в тибетских монастырях и по сей день. Со многими из этих трудов я сам подробно знакомился, будучи молодым монахом. Выходцем из Наланды был и один из основателей тибетского буддизма – известный наставник IX века Шантаракшита, положивший начало важной буддийской философской школе йогачара-мадхьямака. Его ставшая классической работа «Таттвасанграха» («Собрание сущностных категорий») и в наши дни считается шедевром философской мысли как в Индии, так и в Тибете. Огромное впечатление произвело на меня и посещение Нагарджунаконды на юге Индии, где прежде находилось буддийское поселение, связанное с именем Нагарджуны, великого наставника II века, которого в тибетской традиции почитают как «Второго Будду». В начале 1980-х годов неподалеку построили гигантскую плотину для гидроэлектростанции, и развалины монастыря оказались затоплены водой. То, что я смог побывать в том самом месте, где когда-то жил Нагарджуна, имело огромное значение, поскольку Нагарджуна был и остается для меня одним из глубочайших источников вдохновения и философских озарений.

Вспоминая то путешествие 1956 года, я понимаю, насколько сильное воздействие оказало на меня посещение Теософского общества в Ченнаи (тогда Мадрасе). Там я впервые непосредственно соприкоснулся с движением, которое поставило перед собой задачу – объединить мудрость всех духовных традиций мира, а также науки. Я отметил, что членов этого общества отличали потрясающая открытость ко всем великим религиям мира и искренняя приверженность плюрализму. Проведя более трех месяцев в самой удивительной для молодого тибетского монаха стране, в 1957 году я вернулся в Тибет другим человеком. Я больше не мог жить в уютном коконе эксклюзивизма, полагая буддизм единственно верной религией. Парадоксальным образом, в результате трагических политических событий 1959 года, которые вынудили меня бежать в Индию и вести жизнь изгнанника, я обрел свободу, позволившую мне глубже познакомиться с духовными традициями мира и вступить в более близкое общение с представителями разных религий.

По иронии судьбы, в то время как политические обстоятельства лишили меня физического комфорта, которым была окружена моя жизнь в Тибете, соприкосновение с величием крупнейших религий Индии заставило меня распроститься и с комфортом внутренним, основанным на уверенности в том, что буддизм – это единственная истинная религия, тогда как остальные в лучшем случае лишь ее бледные подобия. Как это часто случается, сталкиваясь с трагедией и страданиями, мы становимся ближе к действительности, и это почти не оставляет места притворству и самообману. Именно так обстояло дело, когда я принялся обустраивать свой второй дом в Индии и помогать закладывать фундамент для новой жизни огромного числа моих соотечественников, беженцами пришедших в Индию, Непал и Бутан. Лично мне положение, в котором я оказался – беженца, вынужденного пользоваться гостеприимством Индии в один из самых мрачных периодов многовековой истории Тибета, – принесло определенную степень свободы, о которой я и мечтать не мог в своей прежней жизни, будучи главой государства, из последних сил сопротивляющегося порабощению. Теперь же у меня появилась возможность стать тем, что я называю «простым буддийским монахом», и не считаться с церемониальными условностями, пронизывавшими все стороны жизни Далай-ламы. По правде сказать, я никогда не любил церемонии и был счастлив от них избавиться. Но, пожалуй, самое ценное, что подарила мне жизнь в изгнании, – это возможность встречаться со многими людьми из самых разных слоев общества, особенно с простым народом.

Стук в дверь с Запада

В первое десятилетие, проведенное в изгнании, в мою жизнь вошел один замечательный человек, христианский монах, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Я до сих пор живо помню нашу первую встречу. Отец Томас Мертон пришел в мою резиденцию в ноябре 1968 года. Одет он был, как и все монахи-трапписты, в белый балахон с капюшоном, подпоясанный широким кожаным ремнем. На ногах у него были высокие коричневатого цвета ботинки, каких в Дхарамсале, небольшом городке на севере Индии, никто не носил. Внешне мы являли разительный контраст. Как тибетский буддийский монах я ношу бордовые одежды без рукавов с золотисто-желтыми вставками на жилете. Наше монашеское одеяние состоит из двух частей. Нижняя часть – юбка с множеством складок для свободы движения при ходьбе, схваченная на талии поясом из ткани. Верхняя часть – жилетка и отрез ткани наподобие большой шали тоже бордового цвета, которая накидывается сверху так, чтобы прикрыть левую руку, а правую оставить открытой. Так что если и было что-то общее у нас, то это прическа: обритая голова у меня и естественная лысина у Мертона.

Его Святейшество Далай-лама и Томас Мертон. Фото из открытых источников.

Томас Мертон явился как раз вовремя. Первоначальную задачу благоустройства тысяч тибетцев, покинувших Тибет вслед за мной и направившихся преимущественно в Индию, мы решили. При помощи индийского правительства справились мы и с другим важнейшим делом – учредили тибетские школы для детей наших беженцев. Поэтому лично для меня с середины 1960-х годов и до конца десятилетия настало замечательное время, когда я мог спокойно предаваться критическим размышлениям, духовному созерцанию и медитации. Так, я заново перечитал величайшие труды, с которыми познакомился еще в Тибете, и углубился в изучение новых учений и практик. Я мог позволить себе по несколько недель кряду, а то даже месяц или два целиком посвящать совершенствованию в практике медитации и философским размышлениям. В Дхарамсале рядом со мной были оба моих наставника, а также несколько других великих тибетских учителей, которые всегда могли помочь мне мудрым советом. Я проводил многие часы в медитации, взращивая в себе всеобъемлющее сострадание и углубляя понимание и непосредственное переживание пустоты – истины глубокой взаимозависимости всех вещей, которая, согласно традиции Наланды, является высшей реальностью. Во время встреч и бесед с Томасом Мертоном я мог вместе с ним более глубоко исследовать некоторые стороны моего собственного духовного опыта.

Мертон был человеком крепким как физически – он был широк в кости, – так и духовно. В его лице я повстречал монаха, искренне переживающего за судьбы мира, пылко верящего в способность духовности залечить все раны человечества и погруженного в напряженный духовный поиск. Активно выступая за межрелигиозный диалог, Томас Мертон сам стремился глубже проникнуть в сферы других духовных традиций – в том числе буддизма, который мы обсуждали с ним, – чтобы испытать подлинный вкус их учений. На меня его интерес к буддизму произвел большое впечатление, ведь, чтобы исследовать чужие религиозные традиции, от верующего человека требуется немалое мужество. Во время наших встреч мне случалось ловить на себе его внимательный, пристальный взгляд – знак того, что он всем своим существом участвует в беседе.

Встреча с Томасом Мертоном, вне всяких сомнений, открыла мне глаза на богатство и глубину христианской веры. Позже я с удивлением обнаружил, что в нашем укладе жизни было много схожего. В монастыре у Мертона день начинался в 2:30 ночи, в то время как я вставал в 3:30. Так же, как и я, по утрам он проводил по много часов в тишине, погруженный в созерцательную молитву. Мы оба рано завтракали. Томас Мертон был горячим и знающим поборником межрелигиозного диалога, сохраняющим при этом верность собственной христианской вере. Он также был сторонником гармонии в отношениях между последователями великих мировых религий, основанной на глубоком понимании духовных учений других религиозных традиций. И наконец, будучи монахом, он, как и я, всю жизнь хранил обет безбрачия и посвятил себя служению другим.

Из общения с Мертоном я вынес очень четко сформулированную им важную мысль, над которой часто размышлял впоследствии и которая в итоге стала и моей тоже.

Он сказал мне – и эта мысль впоследствии вошла в его «Азиатский дневник», опубликованный после его смерти, – что мы, сообщество людей, практикующих мировые религии, «наконец-то достигли той стадии религиозной зрелости, на которой возможно, храня безупречную верность обетам христианского и западного монашества, одновременно углубленно изучать, например, дисциплину и духовный опыт буддизма». Эти слова в равной мере можно отнести и к буддистам. И действительно, я пришел к выводу, что межрелигиозный диалог, по сути, должен вестись с опорой именно на такую убежденность.

Томас Мертон трагически погиб в результате несчастного случая в Таиланде спустя всего несколько недель после нашей встречи. Ему было 53 года. С его уходом мир потерял истинно духовного человека, который так много мог предложить человечеству, особенно в наиважнейшей сфере межрелигиозного понимания и гармонии, а также в вопросах примирения позиций верующих и более широкого, светского общества. Что же до меня, то я лишился друга, важного союзника в продвижении межрелигиозного диалога и наставника.

Прошло почти двадцать лет, и мне наконец-то предоставилась возможность посетить монастырь Томаса Мертона, Гефсиманское аббатство в американском штате Кентукки. С волнением рассматривали место, в котором он жил, особенно его простую келью, поражавшую аскетичностью, – образцовое жилье монаха, избравшего для себя путь покоя, безмолвия и непрестанного духовного бодрствования. Простота его жизни вызвала в памяти тибетскую поговорку: «Меньше пекись о собственных нуждах, больше заботься о нуждах других. Меньше делай для себя и больше для других». Впоследствии мне еще несколько раз довелось посетить Гефсиманское аббатство, где проходили христианско-буддийские встречи с участием представителей различных христианских монашеских орденов, а также тибетских буддийских монахов.

Его Святейшество Далай-лама с Владыкой Зосимой во время визита в Элисту, Калмыкия.
Ноябрь 2004 г. Фото: Татьяна Макеева.

Отголоски из прошлого Тибета

Позднее, обратившись к истории Тибета, я узнал, что встреча тибетского буддизма с христианством произошла еще в XVII веке. Княжество Гуге, существовавшее в те времена на территории Западного Тибета, разрешило христианской общине из Гоа открыть миссию в Цапаранге, где в 1626 году был заложен фундамент пер¬вой в Тибете христианской церкви. Среди священников-миссионеров, прибывших в Тибет в начале XVIII века, был итальянец по имени Ипполито Дезидери, о котором следует рассказать особо. Он провел в Центральном Тибете почти двенадцать лет, большинство из них в столичном городе Лхасе. Пораженный сложностью философской мысли и религиозной практики буддизма, этот монах-иезуит не только в совершенстве освоил тибетский язык, но и принялся скрупулезно изучать ключевые буддийские тексты, лежащие в основе программы обучения в тибетских монастырских университетах. Рассказывают, что Дезидери подружился со многими монахами из великого монастыря-университета Сера, расположенного в окрестностях Лхасы, и мог часами вести с ними философские беседы и диспуты.

Во время пребывания в Лхасе Дезидери составил обширный трактат на тибетском языке. В своей работе он воспользовался приемом, встречающимся во многих философских трудах буддизма, в которых рассмотрение основной темы разбито на три больших раздела: 1) опровержение точки зрения оппонентов; 2) изложение собственной точки зрения и 3) ответ оппонентам на их возражения против представленной точки зрения. В своей работе Дезидери выступает с критикой ключевых буддийских теорий кармы, перерождения и пустоты. Далее, искусно применяя язык и фразеологию буддийской философии, он приводит доводы в пользу христианского учения о Святой Троице и отвечает на возможные возражения со стороны последователей буддизма. Как мне сказали, оригинал трактата Дезидери, написанный им от руки по-тибетски, сохранился до наших дней и находится в библиотеке Ватикана. Несмотря на то что Дезидери прибыл в Тибет как миссионер с намерением обратить тибетцев в христианство, его опыт погружения в тибетскую культуру являет собой замечательный пример межрелигиозного диалога в столь отдаленные времена. По словам одного тибетского ученого-философа, читавшего трактат Дезидери (который до сих пор не опубликован), в начале работы автор приводит убедительные доводы в пользу важности сравнительного религиоведения. Например, как мне сказали, Дезидери утверждает, что обнаружение сходства между собственной религией и любой другой может служить косвенным подтверждением истинности обеих традиций. Он использует образ дерева, которое питает вода из разных источников – дождевая, талая, родниковая, где дерево – это душа человека, а вода символизирует различные духовные традиции, которые ее поддерживают и питают. Я надеюсь, что придет время и этот важнейший документ переведут и тщательно изучат, чтобы сделать его достоянием широкого круга людей. Впоследствии во время поездки по Италии я посчитал своим долгом посетить монастырь, выходцем из которого был Дезидери.

Глубоко погрузившись в изучение философии и практики буддизма во времена, когда сама идея межрелигиозного диалога, тем более с одной из крупнейших азиатских религий, представлялась по меньшей мере странной, Дезидери стал настоящим первопроходцем в этой области. Я вижу в нем предшественника Томаса Мертона.

Пожалуй, из всех моих тибетских предшественников- монахов ближе всего был знаком с представителями авраамических религий Палден Еше, Шестой Панчен-лама, один из наиболее выдающихся духовных лидеров Тибета XVIII века. Мать Палдена Еше была родом из Ладака, в северной части Индии, так что он свободно говорил на хинди. Известно, что он любил время от времени подолгу беседовать о религии и философии с мыслителями и практикующими из других религиозных традиций. Администрация его монастыря Ташилунпо оказывала поддержку общине из более чем двадцати религиозных наставников разного толка – индуистов, мусульман и христиан. Несколько индуистов и мусульман было и в его непосредственном окружении. Шестой Панчен-лама состоял в тесных дружеских отношениях с британским офицером Джорджем Боглем, через которого узнавал о современных открытиях в области науки и технологий. Считается, что именно Богль по личной просьбе Панчен-ламы привез в Ташилунпо набор инструментов для научных исследований, в том числе телескоп. Можно лишь сожалеть о том, что контакты Панчен-ламы с учеными-философами и практикующими из других религиозных традиций не вышли за рамки личного общения и не оказали широкого влияния на институт тибетского буддизма в целом. А ведь как было бы интересно, напиши тогда Панчен-лама о своих взглядах на сходство и различие буддизма и других великих мировых религий, особенно авраамических!

Его Святейшество Далай-лама с последователями ислама.
Фото: Тензин Чойджор (офис ЕСДЛ)

Тем не менее общение Панчен-ламы с представителями ислама оставило в Тибете любопытный след. Короткая поэма на тибетском языке, приписываемая мусульманину по имени Палу Чжу, быстро обрела популярность среди простых тибетцев и сохраняет ее по сей день. Написанный в подчеркнуто разговорном стиле, этот «совет старого мусульманина» начинается с приветствия, в котором есть такие строки:

«Почтение тому, кто в Тибете зовется Кончок Ринпоче (Драгоценность),
А на моем языке называется Кудха (Аллах)».

Поэма простым языком излагает суть наставлений о нравственности, общих для буддизма и ислама. В ней говорится, что нужно заботиться не о благополучии в этой жизни, а о посмертном существовании; что суть духовной практики заключается в том, чтобы заложить основы для всеобщего счастья; что забота о благе других – это одна из важнейших нравственных заповедей и что служение другим лежит в самом сердце религии. Многие полагают, что автором этой работы был сам Панчен-лама либо один из ученых-монахов, тесно связанных с узким кругом приближенных к Панчен-ламе лиц. Как бы то ни было, произведение это столь любимо в народе, что строки из него знают наизусть даже неграмотные тибетцы. Помню, метельщики во дворце Потала, товарищи по играм моего детства, частенько читали мне отрывки из этой поэмы. Самая излюбленная их строчка, которая, по сути, стала тибетской поговоркой, гласит:

Я, мусульманин Палу, дал вам идущий от сердца совет;
Вам же, все взвесив, решать – послушать его или нет.

Несомненно, что, когда в XIII веке тибетский лама Пхакпа был духовным наставником при дворе Хубилай-хана, основателя монгольской династии Юань, он встречался и со священнослужителями других религий, включая авраамические. Известно, что христиане несторианского толка на протяжении многих столетий вели активную деятельность на территории Азии; бывали при дворе Хубилай-хана и католики, например Марко Поло. К концу XII века многие государства Центральной Азии приняли в качестве основной религии ислам. А в Китае к моменту завоевания его Хубилай-ханом существовало множество местных религиозных традиций – не только конфуцианство и даосизм, но также и буддизм. Так что, находясь во владениях Хубилай-хана, Пхакпа не мог не соприкоснуться с учениями и практиками многих мировых религий. К сожалению, как и в случае с Панчен-ламой, у нас нет письменных свидетельств на тибетском языке о контактах Пхакпы с другими религиями, как нет и записей, в которых излагалась бы его точка зрения на другие духовные традиции. Однако не исключено, что по мере обнаружения все новых письменных источников того времени на других языках нам все же удастся разобраться в хитросплетениях взаимоотношений между различными религиями в Китае эпохи династии Юань.

Что касается письменного изложения воззрений других религий, у тибетской традиции большой опыт изучения так называемых доксографий (тиб. друптха) – работ, в которых обсуждаются положения всех основных классических философских школ Индии, как буддийских, так и небуддийских. Помню, молодым человеком я читал сочинение начала XII века, написанное Юпа Лоселом, в котором довольно подробно изложены воззрения многих небуддийских школ Индии. Самым обширным из тибетских доксографических текстов является трактат жившего в XVII веке Джамьянга Шепы, широко известный под названием «Подробное изложение воззрений философских школ», который я изучал в юности.

Именно к этому жанру литературы принадлежит и выдающийся тибетский трактат «Хрустальное зеркало философских воззрений» – сравнительная история религий и философских школ Азии, написанная в XVIII веке тибетцем Тхукеном Чокьи Ньимой. В нем автор рассматривает истоки и ключевые положения философских традиций азиатского континента. Книга разделена на три части. В первой речь идет о классических религиях и философских школах Индии. Начав с описания ведических традиций, таких как пять классических брахманских школ Древней Индии, а также джайнизм, Тхукен далее переходит к подробному изложению воззрений четырех основных классических школ индийского буддизма. Во второй части довольно подробно говорится о возникновении и развитии основных философских школ Тибета, включая добуддийскую традицию бон. В заключительной части содержится краткий обзор истории Китая и описание распространенных на его территории религий, в особенности даосизма и конфуцианства, а также китайской формы буддизма махаяны. Описывая развитие конфуцианства в Китае, Тхукен отмечает, что его последователи скорее склонны считать свою традицию учением о нравственности, нежели религией. Он признает, что в конфуцианстве не представлены многие важные темы, характерные для азиатских религий, такие как оковы и спасение, жизнь после смерти и карма, и что центральные положения ключевых конфуцианских текстов, например «Беседы и суждения» Конфуция (V век до н.э.) и «Мен-цзы» («Книга Менция», III век до н.э.), лучше рассматривать как изложение принципов гуманистической этики. С учетом огромного влияния – духовного, культурного и политического – конфуцианских учений на Китай и другие государства Восточной Азии Тхукен пишет о Конфуции и Менции как о великих духовных учителях.

Лично меня в конфуцианстве больше всего привлекает утверждение о том, что человек добр по своей природе. Примечательно, что Менций пошел еще дальше и заявил, что если человек по природе добр, то любовь – это врожденное нравственное свойство. Подобно буддистам Менций понимал, что это качество можно совершенствовать и усиливать посредством практики. Он настаивал на том, что практику взращивания любви следует начинать со своей семьи, что перекликается с учением Будды о майтри (любви), в котором содержится наставление развивать любовь сперва к тем, кто дорог нашему сердцу, постепенно расширяя этот круг, пока он не охватит всех существ, включая и наших врагов.

Другая важная древняя китайская традиция, о которой пишет Тхукен, – это даосизм. Китайское слово «дао» означает «путь», или «дорога», а в даосских учениях о нравственности особо выделяют так называемые «Три сокровища дао»: сострадание, умеренность и смирение. Согласно этой традиции, дао, или путь, представляет собой единственную истину – одновременно начало всех вещей и закон, по которому они существуют. В даосизме особое значение придается спонтанности и действию в согласии с природой. Тхукен признается, что не читал великих трактатов по даосизму, но упоминает двух основных даосских учителей – Лао-цзы и Чжуан-цзы. Он даже обращается к знаменитой головоломке Чжуан-цзы: человек ли он, которому снится бабочка, или же бабочка, которой снится, что она человек? Тхукен также рассказывает об обожествлении Лао-цзы, которому даосы приписывают около восьмидесяти одного воплощения, что отчасти напоминает индуизм с его многочисленными воплощениями бога Вишну. Тхукен был выходцем из моей родной провинции Амдо, которая соседствует с материковым Китаем, и к тому же главным учеником великого наставника Чанкья Ролпай Дордже, личного друга цинского императора Цюань-луна. Так что он писал о религиях Китая, опираясь на сведения, почерпнутые из личного общения с людьми, практикующими ту или иную традицию. Надо ли говорить, что в юности, читая по-тибетски об этих великих китайских традициях, я испытывал глубокое восхищение.

Оглядываясь назад, я вижу, что ключевым опытом познания для меня стал отход от одностороннего и эксклюзивистского отношения к собственной вере как бесспорно лучшей. Такое воззрение может быть простительно человеку малоопытному, с узким кругом общения и ограниченным доступом к информации извне, и даже похвально как выражение глубокого почтения к собственной духовной традиции. Но есть в нем элемент самодовольства и даже своего рода гордыня, порожденная неведением. Переход на позицию плюрализма и взаимного обмена с другими религиями ни в коем случае не подразумевает отказа от основных принципов собственной веры. Напротив, как утверждал Дезидери, он весьма обогащает понимание и практику своей религии. Подобная широта взглядов позволяет увидеть сходство своей религии с другими, обостряет восприятие собственной традиции за счет контрастного выделения ее отличительных особенностей, укрепляет уважение к удивительному диапазону и разнообразию духовных подходов, выработанных человечеством, которые лежат в совершенно иной плоскости, нежели наша собственная вера. Эта книга повествует о том, как мое начавшееся в 1956 году духовное путешествие в область межрелигиозного понимания растянулось более чем на полвека и привело меня к началу нового тысячелетия…